Пожалуй, российским инвалидам не стоит быть чрезмерно требовательными в стране, где и здоровые люди находятся в полной зависимости от случайностей и властного произвола. От изнасилования бутылочным горлышком в полиции и убийства в тюрьме вас не спасут ни здоровые ноги, ни крепкие руки. И, тем не менее, упорные попытки людей, которым повезло меньше, выжить в джунглях российской действительности, на фоне наглой и тупой, почти сладострастной бесчувственности властей, не могут не трогать.
Как-то, спускаясь в подземный переход на Лубянке (где, конечно, нет ни пандусов, ни лифтов – а зачем???), я наблюдала отчаянный рывок двух инвалидов-колясочников через дорогу в самый час пик, напролом сквозь поток машин. Было ясно, что другого способа перебраться на ту сторону у них не было, но и этот вариант не давал гарантий достичь цели, если бы кто-то из ошеломленных водителей не успел вовремя затормозить. Инвалиды в нашей самой человеколюбивой стране не ценились никогда – и по известному сталинскому приказу из эстетических соображений были сосланы в концлагеря после Великой Отечественной. Дело в том, что в представление Иосифа Виссарионовича о прекрасном не вписывались оторванные конечности, культи и костыли.
Поэтому и свежие истории, про ученика средней школы Сашу-колясочника, которому учителя не позволили приехать на вручение дипломов, и про брошенного сотрудниками ФСИН на вокзале заключенного, ставшего инвалидом после их же, начальственных пыток в колонии – не поражают ни бесчеловечностью, ни новизной. У мальчика Саши,– хорошие родители, поэтому, несмотря на все препятствия, Саша смог закончить 11 классов школы в городе Новокуйбышкевске, что уже само по себе удивительно. Но хеппиэндов в России не любят, поэтому заботливые учителя не дали Саше приехать на выпускной вечер за дипломом.
Это – всего лишь одна из наименее уродливых и трагичных историй про мальчиков и девочек, которые не могут социализоваться в российском социуме, потому что родились другими. Российский инвалид изолирован в своей квартире – ему не выйти на улицу, не перейти дорогу, не зайти в кафе. Какое будущее у этих людей, искалеченных не своими физическими особенностями, а отношением брезгливо отмахивающегося от них общества? Но что было бы с мальчиком Сашей, родись он не в России, а в США?
Само унизительное слово «инвалид» в США, по сути, отсутствует. «Инвалидов» в США нет. Есть люди, использующие в быту другие способы передвижения. Oтсутствуют жалость, снисходительное посюсюкивание в отношении к людям с ограниченными возможностями. Они – ровно такие же, те же самые американцы, как и те, которые ходят на своих ногах. Окружающие никогда не заметят отличий, не позволят себе жалостного взгляда, редко станут навязывать помощь (это бы подчеркнуло несамостоятельность человека с ограниченными возможностями, что является почти оскорблением). “Акт об образовании детей-инвалидов” запрещает государственным школам отказывать им в приеме. Специальные законы предписывают штатам резервировать средства на учебу студентов-инвалидов. Полная социализованность, которую великодушное американское общество представляет своим самым разным гражданам,– вот, что поражает, прежде всего.
У Алекса, инвалида-колясочника, работают только двое пальцев на обеих руках. Представить, что бы Россия сделала с ним, я не берусь. Но в США Алекс прекрасно учится в одном из лучших университетов страны и собирается стать юристом. Он без труда прошел отбор на очень конкурентную программу летних стажировок (конкурс на которую сравним с гарвардскими программами), снимает квартиру на университетском кампусе в Вашингтоне. Он всегда ездит со всеми вместе на ланч и вечеринки, очень галантен с девушками – прекрасно воспитан и очень вежлив, часто предлагает свои услуги. У Алекса – отличные риторические навыки, и он часто выигрывает в соревнованиях с другими ребятами. Алекс такой же, как и все, и он живет такой же полной активной интересной жизнью, как и другие. Через пару лет он наверняка сделает блестящую карьеру в юриспруденции (по Акту об инвалидах работодатели не могут дискриминировать при найме по причине инвалидности), по примеру одного из моих профессоров в Колумбийском университете – блестящего специалиста в области политических наук, слепого от рождения.
Что еще важнее – так это отношение ребят. Никто из них не позволит себе навязчиво предлагать Алексу помощь, жалостливо к нему относиться. Он – всего лишь один из равных, ни больше и не меньше. Он такой же, как и все. И в этом – величие американского общества свободы для всех. Такой была бы и жизнь Саши, родись он в США.
Все равно, лучше, чем Рубен Гальего («Белым по черному»), об этом не скажешь: «Стою на тротуаре. Я последний день в Америке. Завтра меня отвезут в аэропорт, посадят в самолет. Самолет в срок доставит меня в Россию. Там, в далекой России, меня аккуратно положат на диван и приговорят к пожизненному заключению в четырех стенах. Добрые русские люди будут давать мне еду, пить со мной водку. Там будет сытно и, может быть, тепло. Там будет все, кроме свободы. Мне запретят видеть солнце, гулять по городу, сидеть в кафе. Снисходительно объяснят, что все эти излишества для нормальных, полноценных граждан. Дадут еще немного еды и водки и в очередной раз напомнят о моей черной неблагодарности. Скажут, что я хочу слишком многого, что нужно немного потерпеть, немного, совсем чуть-чуть, лет пятьдесят. Я буду со всем соглашаться и отрешенно кивать. Буду послушно делать что прикажут и молча терпеть позор и унижение. Приму свою неполноценность как неизбежное зло и стану медленно подыхать. А когда мне надоест такая сволочная жизнь и я попрошу немного яду, мне, разумеется, откажут. Быстрая смерть запрещена в той далекой и гуманной стране. Все, что мне позволят, — медленно травиться водкой и надеяться на язву желудка или инфаркт».